|
Глава 3. Встреча со старой подружкой. На пасеке. Еще вчера я всей душой стремился домой, на хутор, а сегодня не знал, куда себя деть. Едва рассвело, отец вместе с крестным, полковником Разбашем, и его сыновьями уехали по делам в Кобеляки, матушка возилась по хозяйству, а брат Мишка отправился к отцу Антипию, который обучал его грамоте. Я взял было в руки "Одиссею", но читать мне не хотелось и я, отложив книгу, вышел во двор. Все вокруг словно повымирало, если не считать нескольких куриц, деловито роющихся в навозной куче у коровника и теленка, привязанного к вбитому в землю колу. Я стоял посреди двора и с натугой соображал, чем бы заняться. - Здравствуй, Степа! - окликнул меня высокий звонкий голос. Обернувшись, я не сразу увидел за плетнем невысокую смуглую дивчину с желтым веночком из одуванчиков в черных волосах. Она стояла по другую сторону плетня недалеко от перелаза и улыбалась мне задорной и веселой улыбкой, а ее глаза, словно две черные сливы, лукаво блестели из-под выгнутых дугами бровей. - Здравствуй, - ответил я растеряно, силясь вспомнить, откуда меня знает эта симпатичная краля. - Что, не признал? - весело засмеялась девушка, обнажив ровный ряд белых, словно жемчужины, зубов, - Значит, богатой буду. А я тебя сразу узнала, хотя два года и не виделись. - Галина, ты, что ли это? - скорее угадал я, чем вспомнил в привлекательной смуглянке озорную бесшабашную девчонку, внучку пасечника деда Тихона, которая в беззаботные прежние времена наравне с нами, мальчишками играла в казаков, бегала на рыбалку и, если надо, дралась, не давая никому спуску. Теперь же передо мной вместо худой нескладехи с вечно сбитыми коленками стояла красивая, словно картинка, дивчина и весело улыбалась мне полными, алыми, словно спелые вишни, губами. - Ну а то кто же! - весело засмеялась девушка, словно золотые монетки пересыпая с ладошки в ладошку, - Что это ты по подворью слоняешься с таким видом, будто тебя утром подняли, а разбудить забыли? - Да оно так и получается, что забыли, - согласился я, - все по своим делам разбежались, а меня одного оставили скучать. - Так пойдем со мной, - предложила Галинка, - Меня мама послала обед деду на пасеку отнести, а вдвоем веселее будет. - А далеко пасека то? - спросил я для порядка, прекрасно зная, что пойду с этой дивчиной везде, куда она скажет. - Да нет, тут за оврагом, у гречишного поля. Мы шли рядом по изумрудной весенней траве, и я не знал о чем говорить с этой девчонкой, которую я знал с малолетства, вместе с которой столько игр переиграно, столько шалостей сотворено. Однако это была она и в то же время не она. Я не смел поднять глаза, чтобы просто взглянуть на ее черную, словно воронье крыло, косу ниже пояса, на ее смуглые щеки и курносый нос, не говоря уже о том, чтобы, как в прежние годы, дернуть ее за косу или отвесить подзатыльник. Галя же заливалась словно соловей. Она щебетала без умолку, вспоминала наше детство, задавала бесчисленное множество вопросов о моей учебе, о жизни в Киеве, рассказывала о себе. Я же что-то невнятно бормотал, смущаясь и краснея, невпопад отвечал на ее расспросы и даже не пытался спросить что-либо сам. Таким образом мы "беседовали" всю дорогу. Отойдя совсем недалеко от хутора, мы опустились по крутому склону на дно поросшего густым ивняком оврага, где в тени ветвей развесистых верб журчал ручеёк с прозрачной, словно хрустальной, водой и взобрались на противоположный склон. Галина, словно серна, взлетела по крутой тропке, даже не задохнувшись. Весело хохотала, поглядывала сверху, как я, пыхтя и отдуваясь, взбирался вслед за нею. Пройдя совсем немного, мы вышли на поляну, окруженную вербами и высокими пирамидальными тополями с трех сторон. Четвертая сторона поляны сливалась с зеленым морем едва взошедшей гречихи. По краю поля в несколько рядов стояли толстые колоды ульев с конусами камышовых крыш. У одного из них крыша была снята и лежала рядом огромной островерхой шапкой. Тут же стоял на пеньке ковшик, в котором лежало несколько сухих вербовых гнилушек, источавших ароматный дым. В улье ковырялся старик с белыми усами, свисавшими ниже бритого подбородка. Его голову покрывала совершенно выгоревшая от многолетнего употребления соломенная шляпа с неровными обтрепанными краями. Поверх вышитой льняной сорочки была накинута телогрейка из овчины. Убранство старика завершали широченные казацкие шаровары неопределенного цвета и смятые, стоптанные сапоги. Вокруг его головы тучей носились сердито жужжащие пчёлы, на которых старый пасечник не обращал никакого внимания. - Дедушка! А вот и я! - Галинка вприпрыжку побежала к старику, удерживая руку с узелком немного в стороне, а другой приподнимая край юбки, - Заждался? Дед Тихон повернул голову в нашу сторону, и сухие бесцветные стариковские губы растянулись в ласковой улыбке. - А как же. Уже заждался, - старик, кряхтя, нагнулся, поднял камышовую крышу и установил ее сверху на улей-колоду, - Я тут с голоду едва ноги не протянул, свою внучку высматривая, а она - вы только посмотрите на нее - с кавалером разгуливает. Девушка подбежала к пасечнику и ласково прижалась к его груди: - Ну ладно тебе ворчать. Ты же знаешь, что я пришла вовремя, - она скосила глаза в мою сторону и лукаво улыбнулась, - А это вовсе никакой не кавалер. - А что же тут тогда за чужаки разгуливают? - дед Тихон спрятал улыбку в седых усах и сурово взглянул на меня, однако в уголках его глаз лучились веселые морщинки. - Деда! - Галина отстранилась от старика и укоризненно взглянула ему в лицо, - это же Степан, сын сотника Страшко! - Это какой такой Степан? - старый пасечник сдвинул к переносице седые брови, - Не тот ли, с которым ты еще совсем недавно, да еще с этими разбойниками Богданом да Тарасом Разбашами всю округу своими шалостями донимали? - Ну, ты, дедушка, такое скажешь, - Галина бросила озорной взгляд в мою сторону, - Прямо таки донимали. Играли, как все. - Ладно-ладно, - старик обнял внучку за плечи и, прижав ее к себе, рассматривал меня насмешливым взглядом, - Да, младшего Страшка так сразу и не узнать. Какой жених вымахал. Сколько же времени тебя дома не было? - Почти два года, - я не знал, куда деть глаза, почему-то смущаясь под пристальным взглядом деда Тихона, которого знал с тех пор, как помнил себя. - И чем же ты там, в Киеве занимаешься? - Науки различные изучаю, - отвечал я, продолжая смущаться. - Науки, это хорошо, - он ласково взглянул на внучку, а затем - уже не так строго - в мою сторону, - Гетман Сагайдачный славным рубакой был, но и грамоту знал отменно. Так что учись. Может и ты когда гетманом станешь. - Ой, деда! - Галинка от нетерпения и любопытства запрыгала, словно козленок, вокруг старика, - Расскажи нам о Сагайдачном. Ты же его сам знал? - И не только знал, - приосанился старый пасечник, - А даже некоторое время джурой[1] при нем состоял. - А правда, дедушка Тихон, расскажите, как вы вместе с гетманом Сагайдачным против татар и турок воевали, - попросил и я старика, совсем осмелев. - Рассказ, детки, долгим получится, - задумчиво произнес погрустневший старый казак. Затем вдруг встрепенулся, будто проснувшись ото сна, - Пойдем, я вас лучше медком угощу. В этом году не качал мед то, рано еще. Но прошлогодний, в сотах, есть пока. Я им пчелок подкармливаю, покуда хорошего взятка нет. Старик повел нас к шалашу, который я сразу и не заметил. Шалаш стоял в тени ив и тополей, и сено, которым он был покрыт, сливалось с молодой травой, разросшейся вокруг стволов могучих развесистых деревьев. С поляны, на которой стояли ульи, жилище пасечника было почти незаметным. Усадив нас с Галиной под сводами своего травяного дворца, дед Тихон достал из деревянного короба, спрятанного в глубине шалаша, рамку с пчелиными сотами, полными меда. Девушка тем временем развязала свой узелок и разложила прямо на платке половинку житного хлеба, несколько ломтиков розового свиного сала и глиняный кувшин с молоком. Старик же сорвал пару огромных лопухов, положил их рядом с провизией, которую принесла его внучка. Затем разрезал соты большим ножом на куски, с которых стекали густые струйки янтарного меда, уложил их на листья лопуха. Мы откусывали от сотов большие куски и, жмурясь от блаженства, жевали воск, высасывая из него душистый мед, запивали свежим молоком. В те мгновения мне казалось, что нет на свете ничего вкуснее этой простой неприхотливой пищи. Наслаждаясь вкусом великолепного лакомства, я невольно любовался тем, с каким аппетитом ест Галина, как она жмурится, словно котенок, откусывая от липких сотов куски, и запивает ароматную, несколько приторную сладость меда парным молоком. Я даже забыл о том, что хотел послушать о подвигах легендарного гетмана от очевидца, которым оказался давно знакомый мне человек. Однако девушка не забыла. С трудом ворочая языком в набитом лакомством рте, она обратилась к старику, который почти не ел, а лишь грустно и ласково улыбался, поглядывая на то, с каким наслаждением мы разделываемся с его запасами меда: - Деда! Если ты у Сагайдачного джурой был, значит и он тебя знал? Расскажи, как ты с ним познакомился. Старик, сдвинув шляпу на нос, почесал в редких седых волосах на затылке, задумался: - Как познакомился? Я уже и не помню. Давно это было. Когда я попал на Сечь, то был не старше тебя, Степан, - дед Тихон посмотрел на меня так, словно увидел в зеркале своё отражение, - Село наше было под Каневом. А в ту пору хозяйничали по всей Украине польские паны. И были все, кто жил в нашем селе, крепостными пана Неведомского. Родители, отец и мать, гнули спины на своего хозяина день и ночь. А собственное хозяйство хирело, так как некогда было отцу ни дом поправить, ни сена для лошадки накосить. Однако пану Неведомскому все мало было. Едва рассвет лишь забрезжит, его надсмотрщик Янек Костецкий, лютый, словно пес цепной, уже в окна нагайкой стучит, на панскую работу гонит. Старик нахмурился и продолжал свой рассказ с едва заметной болью в голосе: - Однажды, когда селяне валили в панской роще лес и возили его на подворье к хозяину, нашел отец чей-то капкан в кустах. Попала в капкан огромная рыжая лиса. Решил отец забрать лису, продать шкуру на рынке и купить что-нибудь нам, своим детям. А было нас у отца пятеро душ, один другого меньше. Мне в ту пору исполнилось уже пятнадцать лет, и работал я с отцом на равных. Но заметил Янек Костецкий, как отец домой лису нес и доложил об этом пану Неведомскому. А в те времена был пан своим крепостным и бог, и царь, и судья. За охоту в хозяйских угодьях мог пан покарать крестьянина своего смертной казнью. Не стал пан Неведомский разбираться, откуда у отца лиса взялась, приказал повесить на воротах своего имения. Дед Тихон замолчал, погрузившись в тяжелое раздумье. Мы боялись дышать, чтобы не потревожить старика. Минуту помолчав, старик продолжил свой рассказ: - Мать после смерти отца не протянула и месяца. Слегла в горячке и вскоре умерла. Нас, сирот, разобрали по своим семьям отцовы братья. Хоть и сами не имели лишнего куска, но не пустили по чужим дворам просить Христа ради. Затаил я лютую ненависть на пана Неведомского. Однажды поджег его имение и сбежал к запорожским казакам, на Сечь. Долго добирался. Один шел лесами и степями, таясь и конного и пешего. Потом пристал к чумакам[2], которые шли в Крым за солью. С чумаками и дошел до Сечи. Приняли меня казаки хорошо. Не спросив, ни кто я такой, ни откуда пришел, сразу зачислили в один из куреней[3]. Определили мне в дядьки[4] одного степенного казака, Охрима Старовойта да прозвище свое дали. А так как я худющим до Сечи добрался, кожа да кости, то и прозвали меня Лозой. Ласково улыбаясь, пасечник погладил шершавой ладонью по голове внучку: - Вот потому и называют меня до сих пор Тихон Лоза. И тебе мое прозвище по наследству передалось. - Дедушка, дедушка! Да расскажи ты, все-таки, как с Сагайдачным познакомился, - нетерпеливо заторопила деда Галинка, которой, видимо, история возникновения дедового прозвища была уже известна. - Ладно-ладно, не торопись, - нежно прижал к себе внучку старик, - Всему свое время. Мгновение помолчав, он продолжил свой рассказ: - Когда пришел на Сечь, то гол был и бос. Драные отцовские шаровары да худая свитка на голых плечах. Но раз решил казаковать, то в первую очередь надо было оружием обзавестись. Ружье и саблю казак в бою добывает, а в сражении мне еще не довелось побывать. Подумал я, подумал и сделал себе пику из старой косы, приделав ее к длинной палке. И вот однажды слышу я, что литавры гудят. То казаков на войсковой совет созывали. Собрались мы всем кошем на площади, построились по куреням. Стою я посреди казачьего строя со своей пикой, по сторонам гляжу. Вдруг слышу, ропот пошел: "Сагайдачный, Сагайдачный..." Посмотрел я в ту сторону и вижу, идет вдоль казачьих рядов высокий широкоплечий казак в дорогом жупане, в высокой бараньей шапке. На поясе богатая сабля, а за поясом гетманская булава, украшенная драгоценными каменьями. Большинство казаков подбородки бреют, а у Сагайдачного была длинная, по грудь, борода. За ним следом шли есаулы, войсковой писарь и войсковой судья. Поравнялся гетман с нашим куренем и меня заметил. Остановился, смотрит строго так, что у меня даже в животе похолодело. "А что это за казак такой грозный?" - спрашивает вдруг. Все вокруг со смеху так и покатились. "Да это наш Тишко Лоза," - отвечают Сагайдачному, - "Недавно пришел." "А вы не смейтесь," - серьезно говорит гетман, -"Я когда на Сечь пришел, у меня тоже ничего за душой не было. Сделал себе лук да сагайдак[5], за что и прозван был Сагайдачным." Утих смех после этих слов, а Сагайдачный мне и говорит: "А что, казак, пойдешь ко мне джурой?" Так и сошлись наши дорожки. - Дедушка, а жена была у Сагайдачного? - спросила Галя старика и, стрельнув глазами в мою сторону, покраснела до корней волос. - Нет, не был гетман Сагайдачный никогда женатым, - хитро, по заговорщески подмигнул мне дед Тихон, - Но невеста у него была. Настей ее звали. Отец ее был хорошим казаком, крепким хозяином. Хутор у него был на Слобожанщине. Сагайдачный в ту пору был уже казаком в годах, а Настя совсем молодая дивчина, красоты невиданной. Почти как ты. И не намного старше тебя. Старый пасечник ласково прижал к себе внучку и продолжил рассказ: - Но любили друг друга так, что всем завидно было. Редко, правда, виделись. Гетман все более на Сечи обретался или в походах ратных славу воинскую преумножал, а Настя его на родительском хуторе терпеливо дожидалась. Едва в делах поуправившись, спешил к своей невесте Сагайдачный, везя подарки драгоценные, в сражениях с басурманами добытые. Вот так и мне однажды увидеть гетманову невесту довелось, когда я у него джурой служил. Ох, и красивая дивчина была. Лицо смуглое, брови дугами, глаза, как угли, всю душу выжигают. Станом стройная, как серна, коса за спиной в руку толщиной. Но как счастлив был наш атаман в ратных делах, так же несчастлив был делах любовных, - тяжело вздохнув, закончил старик. - А что так, дедушка, - широко распахнув глаза, уставилась Галина на своего деда немигающим взглядом, - Неужели разлюбила Настя гетмана? - Нет, не разлюбила, - ласково потрепал внучку по голове старик, - А случилось вот что. В то время, как Сагайдачный ездил по делам Войска к польскому королю, налетела на Слобожанщину[6] орда татарская. Побили всех малых и старых, а молодых да сильных угнали в Крым, в рабство. Девчат же красивых на утеху басурманам поганым увели. Так и Настя, невеста гетмана нашего, в плену у ордынцев оказалась. Не сразу о том узнал атаман. А когда узнал, опечалился очень. Однако тут же встрепенулся и поднял Войско Запорожское в поход против ханства Крымского. Узнал через верных людей, что в Кафе[7], на невольничьем рынке продается красавица писаная. Продавец за нее цену ломит такую, какой еще никто не видывал. Понял тогда Сагайдачный, что была то Настя, невеста его любимая. Посадил удалых казаков на быстрые чайки и отправился басурман бить, а невесту свою и других невольников выручать. - Ну и как, дедушка, - торопила Галинка, не сводя со старика горящих глаз, - Побили казаки татар? - Побили, внучка, побили, - ответил старик и грустно посмотрел на нее, - темной ночью хитростью захватили казаки городские ворота, ворвались в город, сожгли его дотла. Множество басурман побили, а еще больше невольников из рабства горького вызволили. - А как же Настя, - нетерпеливо дергала старика за рукав девушка. - А гетмановой невесты в этом поганском городе не оказалось, - старик печально развел руками, - Уже позже узнали мы, что продал татарин один нашу Настю самому паше кафскому, наместнику султана за невиданную цену. Отдал турок за красавицу украинскую столько золота, сколько сама дивчина весит. Но и этому паше не посчастливилось. Дошел слух о красоте Настиной до самого Стамбула. По приказу смотрителя султанского гарема похитили красавицу из дворца наместника кафского перед самим нашим приходом и силой выдали замуж за самого султана турецкого. Так стала наша казачка женой падишаха. - И что же, так они больше и не увиделись? - с трудом сдерживая слезы, спросила деда Галинка. - Да нет, свела их судьба перед самой смертью атамана, - нахмурив брови, ответил старик, - Много - много лет прошло с того часа, как пропала Настя. Без памяти влюбился в нее султан турецкий. Позабыл про своих остальных жен и наложниц. Всюду возил ее за собою. И вот однажды пошли турки войною на Польшу. Сам султан возглавил войско. Сошлись две армии под Хотином. Одолевали османы поляков, так как больше у них войска было. Попросил тогда король польский помощи у удалых казаков. Посовещались казаки на войсковой раде и постановили подсобить, чтобы не дать басурманам земли христианской опоганить. Повел Войско Запорожское гетман Сагайдачный. Крепко мы тогда турок били. Бежали они за Дунай без оглядки. Много пленных захватили и все обозы турецкие. Захватили тогда и любимую жену султана, казачку Настю. Сразу ее к Сагайдачному привезли. Но уже ранен смертельно он был в ту пору стрелой отравленной. Уехали они в Киев. Долго Настя выхаживала своего любимого, но ничего не помогло. Так и умер знаменитый гетман, гроза басурман. - Э, а кто тут у меня мой хлеб отбирает! - раздался неожиданно сильный низкий голос снаружи, и чья-то широкая тень заслонила вход в шалаш. Мы с Галей вздрогнули от неожиданности. Через мгновение к нам в шалаш влез старый дед Андрей, бродячий кобзарь[8], которого знала вся округа: - Ты, что ли, Тихон, на старости лет решил в кобзари податься? - Да нет, не бойся, твой кусок хлеба всегда при тебе останется, - весело ответил пасечник, радо пожимая руки старому товарищу, - Это я тут молодежи о своей молодости рассказываю. - А кто это у тебя тут прячется? - моргал после яркого света старый Андрей, откладывая в сторонку свою не менее старую кобзу, - Ну, внучку я твою помню. Какая красавица стала. А это что за молодой казак рядом с нею? Уж не жених ли? Я поспешно отодвинулся от девушки и с неприязнью посмотрел на болтливого кобзаря. - Да нет, - ответил дед Тихон, - Это сын сотника Страшко, Степан. Из Киева вчера приехал, чтобы байки мои послушать. - Слушай, парень, - словно что-то вспомнив, обратился ко мне старый кобзарь, - Мы вместе с твоим отцом час назад из Кобеляк приехали и сейчас там, на хуторе ищут все кого-то, с ног сбились. Уж не тебя ли? Ничего не ответив, я на четвереньках вылез из шалаша и со всех ног бросился бежать домой, на хутор. [1] Джура - адъютант у гетмана. [2] Чумаки - люди, ездившие большими караванами в татарский Крым за солью. [3] Курень - от украинского "шалаш". Огромная изба на территории Запорожской Сечи. В то же время название войскового подразделения казаков. [4] Дядька - наставник молодого казака. [5] Сагайдак - украинское "колчан". [6] Слобожанщина - одна из областей Украины того времени. [7] Кафа - сейчас город Феодосия в Крыму. В 17-м веке центр работорговли на территории Крымского ханства. [8] Кобзарь - бродячий музыкант, исполняющий народные песни, называемые "думами", в которых воспевались подвиги запорожских казаков. Аккомпанировали себе на струнных народных инструментах - кобзах.
|
|