|
Глава 9.
В татарском плену. - Быстрее, Степан, да быстрее же, - змеей шипел едва различимый в темноте Грицко, - Не отставай! Я едва не бежал, путаясь босыми ногами в шелковистых прядях ковыля, но все равно ни как не мог поспеть за своим новым приятелем, который едва видимым светлым пятном мелькал где-то впереди. Вот уже пол ночи мы вдвоем с Грицком, худеньким пареньком лет двенадцати, чем-то напоминающим моего младшего брата, теряя последние силы, пытались догнать чумаков... ...Пошли уже третьи сутки с тех пор, как передовой отряд ногайской орды, незаметно подобравшись к кургану по дну оврага, напал на нас. Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как волосяная петля аркана захлестнула мою шею, но очнулся я от ощущения холода, струящегося между лопаток. В голове сильно шумело. Не открывая глаз, прислушался к своему телу. Боли нигде не чувствовал. Спустя небольшое время понял, что лежу на дне оврага в ручье. Стараясь не подавать признаков жизни, прислушался к окружающей обстановке. Где-то невдалеке слышался рев и треск мощного пламени. Я слегка приоткрыл один глаз и в образовавшуюся шелку увидел над собой поросший кустарником склон оврага. Невдалеке были слышны гортанные голоса, заглушаемые шумом пламени. Слегка повернув голову, я увидел группу ордынцев. Они были крайне возбуждены. Отчаянно жестикулируя, кочевники ожесточенно спорили. Продолжая притворяться, будто я без сознания, принялся вслушиваться в спор между неприятелями. Благо, татарский язык понимал немного благодаря жившему у нас на хуторе татарину Абдуле. Спустя небольшое время понял, что речь идет обо мне. Это открытие заставило меня вслушиваться более внимательно. - Изрубить его на куски и оставить на съедение лисам и волкам! - взвизгивал, подпрыгивая от возбуждения, невысокий скуластый татарин, зло оскаливая редкие гнилые зубы. - Изрубить мы его всегда успеем, - возражал коренастый ордынец в островерхой, отороченной лисьим мехом шапке. Судя по тому, как тот себя держал, я понял, что это старший. - Из-за этого щенка казаки теперь знают о нашем появлении, - напирал на старшего мордатый татарин с двумя щелками вместо глаз и редкой бородкой на жирных щеках, - Вместо того, чтобы спокойно собирать ясырь[1] по хуторам, нам придется удирать как можно быстрее! - Этот мальчишка тоже какой никакой ясырь, - не сдавался командир группы. - Из-за него мы потеряли всю добычу! - брызгал слюной первый татарин, размахивая руками, - Что мы теперь скажем бею? Убить его и дело с концом! - Если у тебя будет гореть юрта, ты же не станешь бросать в огонь и последнее одеяло? - философски возразил мой защитник, - А для этого щенка жизнь может оказаться страшнее смерти. Для меня же та пара тысяч акче[2], которые за него дадут в Кафе, может оказаться далеко не лишней. Сквозь рев пламени послышался топот множества копыт. Топот быстро приближался. Татары насторожились. Спустя минуту на краю оврага показался всадник. Это был смуглый скуластый ногаец, одетый, как и остальные кочевники, в островерхую шапку и кожаную безрукавку. За спиной у него болтался лук. Сдерживая разгоряченного коня, он что-то гортанно выкрикнул. Спорщики торопливо вскарабкались по склону оврага. Старший подошел ко мне и сильно ткнул в бок загнутым к верху носком сапога. Я вздрогнул и открыл глаза. Тогда татарин резким движением перевернул меня на живот, лицом в ручей, прижав коленом, завернул руки за спину и связал их сыромятным ремнем. После этого поставил меня на ноги и, толкая в спину, заставил подняться по склону оврага. Первое, что мне бросилось в глаза, это изрубленное и обезглавленное тело Ивана. Оно лежало в луже крови, которая тонкой струйкой сбегала в овраг. Комок подступил к моему горлу. Чтобы не видеть изуродованное тело товарища, я отвернулся, подняв глаза вверх, и увидел огромный черный столб дыма, который, клубясь, поднимался высоко в безоблачное небо. Тогда я огляделся по сторонам и увидел где-то далеко, на горизонте еще один черный смоляной столб. Еще дальше, в жарком мареве смазанной запятой угадывался еще один дым. Увидев направление моего взгляда, татарин зло оскалился и что есть силы стегнул по спине нагайкой. Нестерпимая боль обожгла огнем. Корчась, я свалился в степную траву. Сильные руки подхватили меня и как мешок бросили на лошадь поперек седла. С гиканьем, зло погоняя лошадей, ногайцы помчались прочь от кургана, в степь. Меня подбрасывало на лошади, кровь приливала в голову, но глаза не теряли из виду удаляющийся столб дыма. Глядя на него, я думал, что запорожцам уже известно о нападении наглых ордынцев и скоро они выручат меня из плена. Татары мчались через степь, не давая лошадям передохнуть. Меня подбрасывало и трясло, словно мешок, набитый опилками. Свешиваясь вниз головой, я видел лишь лошадиные ноги, в стремительном аллюре мелькающие веред моими глазами, да время от времени лицо больно хлестали длинные стебли степного полыня. Сколько времени продолжалась эта скачка - час или пол дня, я сказать не могу. От прилива крови к голове мой разум вскоре помутился и я почти всю дорогу пребывал полуобморочном состоянии, лишь время от времени приходя в себя, когда удары стеблей по лицу были слишком чувствительными. Внезапно лошади остановились. Я ощутил сильный рывок за шиворот и через мгновение оказался лежащим на земле. Некоторое время перед моими глазами плыли кровавые круги. Я лежал, и мне казалось, что земля плывет и раскачивается. В ушах шумело, однако даже сквозь шум я слышал гортанные выкрики и плачь женщин, ругань и удары бичей, лошадиное ржание и топот множества копыт. Спустя некоторое время я обрел способность видеть, но тут же пожалел об этом. Открывшаяся передо мною картина заставила сжаться сердце. Именно так мне представлялся ад. Огромное кровавое солнце клонилось к горизонту. Бесчисленное количество изнуренных длительным переходом людей отдыхали, повалившись просто на землю, впитавшую в себя жар летнего зноя. Словно зловещие демоны, вздымая пыль, проносились мимо на своих низкорослых мохноногих лошадках скуластые бронзоволицые ногайцы. Молоденькие девчата-подростки с затравленными глазами испугано жались к матерям, тщетно старающимися спрятать свое чадо от похотливых взглядов ненасытных ордынцев. Крепкие мускулистые казаки с боевыми шрамами на серых, покрытых толстым слоем степной пыли, лицах лютыми взглядами провожали ненавистных врагов, в бессильной злобе сжимая кулаки. Рядом, просто на земле, сидела молодая женщина, устремив потухший, ничего не видящий взгляд куда-то вдаль. На ее лице было написано отчаянье и полная отстраненность от всего происходящего. Оглядевшись вокруг, я почувствовал, как мое сердце оборвалось. Неволя. Конец всем высоким помыслам и тщеславным устремлениям. Спустя небольшое время какое-то непонятное оживление, которое началось в лагере, отвлекло меня от черных мыслей. Оглядевшись, я заметил группу татар, двигавшихся в мою сторону. Впереди всех важной поступью, не спеша вышагивал холеный татарин в шелковом халате изумрудного цвета. Такого же зеленого цвета была и чалма[3] на его голове, указывавшая на высокое происхождение владельца. По обеим сторонам от него шли уже знакомые мне ногайцы. Рядом семенил гнилозубый, все время подобострастно кланяясь и по собачьи заглядывая в лицо владельцу зеленой чалмы. Он что-то оживленно рассказывал, размахивая руками и время от времени указывая корявым пальцем в мою сторону. По другую сторону от важного татарина шел тот коренастый ордынец, который не позволил другим сразу расправиться со мной возле кургана. Он держался более независимо, изредка вставляя реплики в рассказ своего приятеля, по видимому возражая тому. Приблизившись ко мне, все остановились. Гнилозубый замолчал, с ненавистью уставившись на меня. Его рука судорожно сжимала рукоять кривой сабли, висевшей на поясе. Холеный татарин в шелковом халате молча стоял и сквозь узкие щелки монгольских глаз пристально меня разглядывал. Его лицо с жирными щеками, покрытыми редкой бородкой, нечего не выражало. Лишь толстые короткие пальцы, на каждом из которых жарко искрились драгоценными камнями дорогие перстни, лениво перебирали костяшки янтарных четок. Наступила томительная пауза. Я понял, что сейчас решается моя судьба и затаил дыхание, слыша только гулкие удары собственного сердца по ребрам. - Поднимайте людей. Уходим, - не разжимая губ бросил холеный через плечо своим попутчикам. Не спеша обернувшись, величаво пошел прочь. Ногаец, так жаждавший моей смерти, зло оскалил зубы и метнул в меня взгляд, полный ненависти и бешенства. Спустя минуту в лагере поднялась суматоха. Татары метались на своих приземистых лошадках вокруг несчастных пленников, расположившихся на отдых после изнурительного дневного перехода, и гортанными окриками, ударами бичей из сыромятной кожи поднимали на ноги. Люди затравлено озирались, не понимая в чем дело, с трудом поднимались с земли. Согнав всех в плотную кучу, ордынцы торопливо вязали пленникам руки кожаными ремнями. Затем продевали сквозь пута длинные жерди, прикрепляя к ним сразу по шестеро несчастных. Переднему накидывали на шею веревочную петлю. Второй конец веревки крепили к седлу. Люди в недоумении озирались по сторонам, не понимая, что происходит. По всему было видно, что ногайцы срочно покидают лагерь, вместо того, чтобы дать возможность изнуренным пленникам отдохнуть перед следующим дневным переходом. Я оказался прикрепленным к шесту вместе с пятью другими несчастными. По другую сторону жерди шел паренек лет двенадцати - тринадцати. Запавшие щеки на сером лице и лихорадочные, глаза со взрослым взглядом, горевшие ненавистью, говорили, как много пришлось пережить ему за последние дни. - Что случилось? - обратился он ко мне, - Почему эти нелюди не дают нам отдохнуть? - Испугались чего-то, - подал голос крепкий селянин лет сорока, привязанный к жерди позади паренька, - Видимо казаки где-то поблизости. Слова, сказанные этим хлебопашцем, поселили в моем сердце робкую надежду на освобождение. Перед мысленным взором вновь предстал толстый смоляной столб дыма, подпирающий небо, другие дымы на горизонте. Я был уверен, что на Сечи уже знают о вторжении ордынцев и могучая казачья сила мчит степью на быстроногих скакунах, распугивая сайгаков, торопится мне на выручку. Однако скользкой змеей заползала в душу мысль о том, что и татары догадываются о том, что сейчас весь кош запорожский поднялся по тревоге. Только этим можно объяснить их столь скорые сборы. - Не удалось извергам захватить врасплох казачий дозор на могиле[4], - обернулся к нам широкоплечий казак с запекшейся раной на щеке и изодранной на спине сорочкой, сквозь дыры которой виднелись налившиеся кровью рубцы от татарского бича. - Подняли тревогу молодцы - запорожцы. Вот и опасаются татарлюги, чтобы не порубала их в капусту казачья сила. Я сам краем уха слышал разговор между басурманами. Слова казака подтверждали мою догадку и еще больше укрепили надежду на освобождение. - Слышь, парень, - обратился ко мне селянин, - А откуда ты взялся? Новых пленных татары как будто не пригоняли. А тебя я раньше не видел. - На кургане дозор с товарищем несли. Прозевали татар. Товарища моего порубали, а меня вот живьем взяли. - Фигуру хоть успели запалить? - вновь обернулся казак, стараясь через плечо заглянуть в мое лицо. - В последний миг запалил, пока мой товарищ татар на себя отвлекал. - Ну, тогда понятно, почему они так переполошились, - послышался за спиной низкий сильный голос, - А ты, парень не вини себя. Татар вы не прозевали. Тревогу то подняли. Авось и выручит тебя и всех нас Войско Запорожское. Ногайцы и в самом деле торопились как можно быстрее уйти дальше на юг, в сухие причерноморские степи, где чувствовали себя полными хозяевами. Они заметно нервничали, без конца подгоняя измученных длительным переходом пленников. Шли всю ночь, не останавливаясь даже на кратковременные привалы. Вскоре заалел восток. Из-за горизонта вынырнуло жгучее южное солнце. Колонна несчастных, шестерками привязанных к жердям продолжала двигаться все дальше и дальше от своих жилищ, разрушенных и сожженных беспощадным врагом, но все так же родных и желанных. Идти стало намного тяжелее. Солнце, поднимаясь все выше над горизонтом, беспощадно жгло непокрытые головы пленников, покрывало волдырями истерзанную бичами кожу, просвещающуюся сквозь изодранные лохмотья. Сочная, по пояс, трава постепенно сменилась высохшим пыльным полынем да верблюжьей колючкой, терзающей и без того разбитые в кровь ноги. Соленый пот заливал лица, распухали во рту сухие, словно наждак, языки. Каждый шаг гулко отдавался в воспаленном мозгу, кувалдами бухая в виски. Кровавая пелена застилала глаза. Время от времени то в голове колоны, то в ее хвосте кто-то из пленников -- чаще всего женщины -- не выдерживал и падал. Тогда свистели бичи из сыромятной кожи, а когда обессилевший несчастный или несчастная терял сознание, то ногайцы острым ножом перерезали ремни, прикреплявшие их к жерди. Колона пленников продолжала неуклонно двигаться дальше на юг, оставляя посреди выжженной бескрайней степи полуживые тела на растерзание воронью, которое с самого рассвета кружило в вышине... - Сейчас татары должны сделать привал, - прохрипел идущий впереди меня казак. - С чего ты взял, - спросил я, едва растулив спекшиеся губы. - Я эти места знаю. Пару раз на Перекоп походами ходили этой дорогой. Вон в той лощинке колодец есть. Непременно татары привал сделают. Действительно, спустя пару минут мы начали спускаться в неглубокую лощину. Под ногами стала попадаться зеленая трава. Еще через минуту колона остановилась. Забыв о пленниках, ордынцы окружили невысокий, выложенный из дикого песчаника, колодец. На длинной веревке опускали в него кожаное ведро. Пускали ведро по кругу, обливая подбородки, ватные халаты и кожаные панцири драгоценной влагой. Жадно горели глаза у изнемогающих от жажды пленников. Вволю напившись и заполнив водою бурдюки, принялись поить коней. И только после этого развязали нас. Я никогда не догадывался, какой вкусной может быть вода. Мутная, чуть солоноватая, она божественным животворящим эликсиром текла в пересохшее горло, возвращая к жизни, наполняя изнемогающее тело силой. И снова татары не дали пленникам времени, чтобы хоть немного отдохнуть. Еще последние несчастные толпились возле колодца, вычерпывая остатки драгоценной влаги пополам с глиной, как засвистели бичи в руках ордынцев, грубыми окриками и руганью поднимающих людей, только повалившихся в траву. И опять степью, выжженной безжалостным солнцем, потянулась колона несчастных пленников на встречу неизвестности... ...Спустя пару часов пути колона внезапно остановилась. Татары забеспокоились, сбились в кучу. Робкий шелест пролетел между пленниками. - Что случилось, - вытянув шею, словно гусь, завертел головою парнишка, шедший по другую сторону от жерди, - Может казаки? - Дай то Бог, - тяжко вздохнул селянин. Угасшая было надежда вновь затлела в груди. Какая-то гнетущая напряженность повисла в воздухе. Впереди появилось и начало расти облачко пыли. Показался всадник. Это был один из ногайцев, из дозора, двигавшегося впереди колоны. Подлетев на всем скаку к бею, он резко осадил коня и начал что-то оживленно рассказывать, все время показывая рукой куда-то вперед. Закончив рассказ, он вновь ускакал в степь. Татары успокоились, и колона продолжила движение. - Чумаки... Чумаки там,.. - пополз шепот между пленниками. Вытягивая шеи, вглядывались вдаль. Вскоре показались огромные возы, поставленные в круг. Из-за серых мешков с солью виднелись соломенные шляпы и такие родные бараньи шапки с красным верхом. Между мешками густым частоколом торчали стволы мушкетов и самопалов. Кое-где зияло жерло небольшой пушки. В средине круга из телег колыхался лес воловьих рогов. Неприязненно косясь в сторону крепости на колесах, ордынцы продолжали свой путь, одновременно стараясь держаться от чумаков вне недосягаемости их оружия. Чумаки же мрачными взглядами провожали тысячи своих сородичей, угоняемых в рабство, цедя сквозь зубы проклятия вслед ненавистным басурманам. - Почему татары не тронули чумаков? - в недоумении поворачивал голову то к одному, то к другому соседу по жерди парнишка, имя которого оказалось Грицко. - У чумаков ханский ярлык[5] имеется, - отозвался явно разочарованный казак Панас, который был привязан к жерди впереди меня, - Их ногайцы не трогают. - Что за ярлык такой? - не унимался Грицко. - Бумага от самого хана крымского. Прописано в бумаге той, что ни один татарин не смеет тронуть чумака, везущего соль из Крыму или в Крым за солью едущего. - Чудно как-то, - удивился парнишка, - Басурмане, вороги наши лютые, а православным чумакам позволяют соль возить из самого Крыма, гнезда осиного. - Э, хлопче, молод ты еще. Дай-то бог тебе пожить на этом свете. Поймешь тогда, что где есть выгода, там забывают правители, кто православный, а кто магометанин или папежник[6]. - Какая же от чумаков выгода хану крымскому? - Выгода-то как раз и немалая. С каждого пуда соли, что из Крыма везется, платят чумаки подать в казну ханскую. Потому и позволено им беспрепятственно пересекать степи ногайские. А ежели какой ордынец и позарится на головы чумацкие, отвечать за то будет перед самим ханом Гиреем. Медленно, растянувшись на много миль, уходила колона пленников в глубь сухих, выжженных немилосердным солнцем солончаковых степей. То один, то другой несчастный озирался, с тоской в глазах ища постепенно растворяющийся в жарком мареве родной островок, затерявшийся среди этой чужой, враждебной земли... - Степан... Да Степан же... Проснись ты наконец, - откуда то из далека, из глубины забытья, в которое я провалился едва татары позволили пленникам отдыхать, в мое сознание пробивался настойчивый шепот. Не понимая, что происходит, я с трудом разлепил тяжелые веки и увидел над собой черное бездонное небо, усеянное, словно горохом, яркими немигающими звездами. Кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Чуть повернув голову, я увидел чей-то силуэт на фоне звезд. Спустя мгновение узнал Грицка. - Что случилось? - Да тише ты, - зло зашипел парнишка, зажав мне рот рукою, - Татар переполошишь. Не поднимая высоко головы, он сторожко огляделся. Затем вновь прильнул к моему уху: - Бежим. Другого случая не предвидится. - Куда же мы побежим. Степь кругом. Да и поймают нас. - Я уже все обдумал. К чумакам бежать надо. Они не могли далеко уйти. Скорее всего, у колодца заночевали. В моей голове лихорадочно заметались мысли. Возрождалась уже утерянная надежда на спасение. - А если успеем до чумаков добраться, то и басурманы нам уже ничего не сделают. Слышал же? Ханский ярлык у них есть, - продолжал шипеть мне в ухо парень. - А как охрана? Сумеем улизнуть незаметно? - Кумысу опились и дремлют. Да поторопись ты, - неожиданно вскипел Грицко, - скоро луна взойдет. Тогда нас точно засекут. Мелькнув перед моим носом босыми пятками, он, словно ящерица, пополз в темноту. Перевернувшись на живот, я последовал за ним. Ползли мы долго, время от времени замирая, подолгу вслушиваясь в звуки ночной степи. Когда взошла луна, были уже саженях пятистах от стоянки. Поднимались на ноги, согнувшись, пробегали несколько шагов и вновь падали, напряженно слушая ночь. Когда из виду исчезли костры охраны, бросились со всех ног, не обращая внимания на верблюжью колючку... - Ладно. Давай передохнем чуть-чуть, - Грицко, как шел, ничком упал в сухую траву. Я плюхнулся рядом, с трудом переводя дыхание. Земля уже потеряла накопленное за день солнечное тепло и от нее веяло приятной прохладой. Перевернувшись на спину, я засмотрелся на ночное небо. Уже ущербная луна светила довольно ярко, заливая окрестности неестественным, почти осязаемым светом. Звезды потускнели, утратив свою яркость на фоне этого лунного великолепия. Я лежал, а в моей голове был полный сумбур. Обрывки мыслей перемешивались, сталкиваясь друг с другом. Перед мысленным взором возникали не связанные друг с другом образы отца, Галинки, пана ректора, гнилозубого татарина, изрубленного Перебейноса. Все тело ныло и требовало отдыха. Где-то прокричала ночная птица. Какая-то мелкая зверушка тихо шуршала в траве на расстоянии вытянутой руки. Эти звуки не нарушали, а только подчеркивали покой, царивший вокруг. Зашевелился, переворачиваясь на спину, Гриць. Затих, дыша все размереннее и размереннее. Вдруг затих, внимательно вслушиваясь. Непроизвольно затаил дыхание и я. Прижав ухо к земле, парубок тревожно молчал. Вжавшись в сухой бурьян, я в свою очередь припал к земле. - Ты тоже слышишь? - голос Грицка дрожал. Откуда-то из глубины земли доносился неясный гул, постепенно усиливаясь. Я подскочил так, словно мною выстрелили. Хлопец уже стоял на ногах: - Татары... Сюда скачут... Я вертел головой, вглядываясь в ночь, и лихорадочно соображал. Вдруг вдали, в той стороне, куда мы держали путь, я заметил едва мерцающую звездочку. Звездочка эта была ниже темной линии горизонта, отчетливо отделяющего небо, усыпанное мириадами звезд от непроглядной степи. - Грицко. Смотри туда, - я протянул руку в направлении звездочки, - Что ты видишь? - Огонь. Как бог свят, огонь! - обрадовался Гриць. - То чумаки у колодца костер жгут! - Бежим! - хлопца словно ветром сорвало с места. Мы бежали так, будто за нами гнались все черти ада, что было недалеко от истины. Желтая звездочка костра то пропадала, то вновь появлялась, постепенно становясь все ярче и ярче. Ощущение того, что спасение уже рядом, придавало сил. Ноги, словно птицы, несли сами собой, будто не касаясь земли. Вдруг Гриць резко, словно вкопанный, остановился. Я налетел на него, едва не сбив с ног. - Что... Что такое? Парень молча поднял палец вверх. С трудом сдерживая дыхание, я прислушался. И вдруг сквозь буханье сердца в висках отчетливо услышал сзади цокот конских копыт. - Бежим! В разные стороны! - оттолкнув парня, я побежал влево, как можно ниже пригибаясь к земле. Я бежал так, как до этого никогда в жизни не бегал. Прохладный ночной воздух обдувал мое разгоряченное лицо. Я хватал его ртом, захлебываясь от усталости и ужаса. Краем глаза заметил, как звездочка костра, которому мы стремились, раздвоилась. Затем появился еще один огонек, еще и еще... Это означало лишь одно: в лагере чумаков поднялась тревога. Но мне от этого было не легче. Цокот конских копыт за моей спиной усиливался, становясь все явственнее. Я бежал, а отчаяние все больше и больше захлестывало меня. Мне казалось, что я уже слышу горячее дыхание лошади на своей шее. Вдруг сильный толчок в спину сбил меня с ног, заставив кубарем покатиться по земле, подминая сухую траву. [1] Ясырь - пленное население, угоняемое для продажи в рабство. [2] Акче - мелкая татарская серебряная монета. [3] Зеленая чалма - чалму такого цвета имели право носить только потомки пророка Мухамеда. [4] Могила - так на Украине называли курганы. [5] Ярлык (татарск.) - грамота, дающая определенные права. Чумаки получали от крымского хана ярлык на право торговать солью. [6] Папежник - презрительное прозвище католиков у православных украинцев.
|
|