|
Глава 8.
Степан с наставником в дальнем дозоре. - А кулеш варить ты умеешь? - Иван Перебейнос развязал свою торбу и достал оттуда маленький полотняный мешочек с пшеном. Я виновато покрутил головой. - То-то же, - из торбы появился увесистый кусок сала, аккуратно завернутый в чистую холстину, - А настоящий казак долен все уметь делать. И из мушкета метко стрелять, и саблей ловко рубить, и кулеш вкусный сварить. Уже вторые сутки мы с моим наставником сидели в дозоре. А перед тем почти день ехали степью на лошадях к своему кургану. Здесь сменили двух казаков, просидевших на нем почти неделю. Это было моим первым настоящим заданием. Мне и моему наставнику предстояло пробыть несколько дней на высоком кургане, наблюдая за степью. Я прожил на Сечи уже два месяца, и куренной атаман решил, что нам с Иваном хватит харчи попусту переводить, а пора делом заняться. И отправил в дозор степь от татар сторожить. Дозорная служба оказалась не таким уж и сложным занятием. Скорее наоборот. Наш курган одиноко возвышался посреди бескрайней южной степи. На его вершине чернела пирамида из бочек, обмазанных смолой и пропитанных дегтем. Внутри этого сооружения, именуемого казаками "фигурой", было полно сухого камыша и хвороста, а на самой вершине имелась поперечина с блоком, через который была перекинута веревка с грузом на конце. Другой конец веревки был закреплен у основания пирамиды из бочек. К нему привязывался пучок пакли, пропитанной смолой и селитрой. В случае тревоги достаточно было поджечь паклю и отвязать конец веревки, как в одно мгновение груз затягивал горящую паклю внутрь "фигуры". И пока дозорные мчались на лошадях восвояси, сигнал замечали казаки с соседнего кургана, которые сразу же поджигали свою пирамиду из бочек, затем следующие и спустя совсем короткое время по тревоге поднимался весь кош запорожский. - На! Для начала хоть сало растолки, - Иван бросил мне сверток через костер, над которым закипал закопченный казанок, - Я из тебя сделаю настоящего казака. Будешь не только мастерски стрелять и саблей махать. Кулеш и саламанку научишься варить так, что за уши не оттянешь. Я развернул холстину. Кривым турецким ножом отрезал ломоть сала и принялся рукояткой ножа разминать его на плоском камне. Перебейнос тем временем засыпал пшено в бурлящую воду, морщился от едкого дыма и не забывал при этом меня поучать: - Это дома, на хуторе тебе мамка что хочешь, сварит или испечет. В походе мамки не будет. А добре не поевши и воевать добре не сможешь. Отстраняясь от жара костра, Иван длинной деревянной ложкой помешивал варево. Закончив разминать сало, я соскреб его с камня в казанок. С местом несения дозора нам повезло. В ста шагах от нашего кургана зеленел свежей листвой поросший кустарником овраг. На самом его дне, в прохладной тени листьев журчал чистой, как слеза, водой тоненький ручеек. Тем казакам, которые стояли в дозоре на других курганах, приходилось пользоваться теплой, дурно пахнущей водой из бурдюков. Да и горячего варева из казанка похлебать редко доводилось: в голой степи непросто топливо для костра сыскать. Мы же с Иваном блаженствовали, наслаждаясь вкусом чистой родниковой воды и не переставая подбрасывать в костер сухие ветви кустарников, в изобилии росших в овраге. Управившись с салом, я поднялся во весь рост и потянулся, разминая затекшие мышцы. Не хотелось сидеть на одном месте, выслушивая к тому же Ивановы наставления. Хоть он и неплохой казак, веселый в компании, острое словцо умеет к месту вставить, но за неполных два дня сидения на кургане он мне уже изрядно наскучил. Я поднялся к самой "фигуре" и, приставив ладонь к глазам, принялся внимательно осматривать горизонт. Степь дышала безмятежным покоем. Солнце только перевалило через зенит и палило землю со всей беспощадностью. Вокруг кургана, сколько видно глазу, горячий южный ветер колыхал волны седого ковыля. Только где-то далеко-далеко на западе скорее угадывалась, чем виднелась узкая голубая нитка Днепра. В ту сторону зеленой змеей вился по буро-белесой степи наш овраг, теряясь вдали. Раскаленный воздух струился от земли вверх, знойным маревом размывая горизонт. В его потоках грациозно парили степные орлы, высматривая в траве зазевавшихся сусликов, которые посвистывали то там, то здесь, возникая из ковыля маленькими столбиками. Ничто не нарушало первозданного покоя природы. Закончив осмотр, нехотя вернулся к костру. - Что там, все спокойно? - скорее для порядка спросил Иван. Я молча кивнул и присел на широкую лохматую бурку. Перебейнос лениво помешивал варево в казанке. - Ну что, проголодался? - вновь обратился ко мне казак. - Нет еще. - Да ладно. Врешь, наверное. Кулеш, поди, надоел. - Да нет, что ты. Такого вкусного кулеша я еще никогда не ел. - И снова врешь. Я сколько лет живу на Сечи, а вкуснее материного кулеша ни разу не пробовал. - А жена твоя, что, кулеш варить не умеет? - съехидничал я. - А жены у меня отродясь не было, - с вызовом ответил Иван и как-то поник. - Что так? - Для казака сабля да ружье вот и вся родня, - делало бодро продекламировал мой наставник. - И что, ты даже никогда с дивчиной не встречался? Перебейнос вдруг впал в какую то грустную задумчивость: - Да нет, - спустя мгновение ответил он уже далеко не так бодро, - Встречаться, конечно, встречался. Только ничего хорошего из этого не вышло. - А ну, расскажи, - мне вдруг стало жутко интересно послушать историю Ивановой любви. - Да там и рассказывать то нечего, - отмахнулся казак. - Ну, если нечего, тем более расскажи. Как раз до обеда управишься. Иван вновь задумался, видимо собираясь с мыслями. Затем, встрепенувшись, бросил быстрый взгляд в мою сторону, как бы убеждаясь, что я не насмехаюсь над ним, начал рассказ: - Семь годков с тех пор прошло. Жил я с отцом, матерью, братьями и сестрами в Калиновке, что недалеко от Полтавы. А в соседнем селе жила красавица дивчина. Мотрей звали. Как только наступал какой праздник или воскресенье, будто на крыльях летел я на вечерку в соседнее село. Ждала и Мотря меня, всегда радостно оживая при наших встречах. Около полугода встречались мы, радуясь каждой минутке, проведенной вместе. Казак вновь на мгновение замолчал. Грустно покачав головой, продолжил: - Хотел я уже идти к Мотриным родителям просить благословения, но прибежала она сама ко мне домой вся в слезах. Сговорился ее отец со старостой, тамошним богачом, что выдадут Мотрю за его сына. Бросились мы с моей дивчиной в ноги к ее родителям, Христом-богом просили поженить нас. Стальными стали глаза Ивановы. Заходили желваки под продубленной кожей. - Ее батько не стал и слушать. В шею вытолкал меня за порог. Силой отдали Мотрю за нелюбимого. - Ну, а ты что? - рассказ Ивана тронул меня до слез. - Ну, а что я, - он улыбнулся и принялся невозмутимо помешивать доваривающийся кулеш, - Ушел на Сечь. Вот уже семь лет, как казакую. Ходил не раз походами и на Крым, и на турок. И если сейчас достану свой кувшин с хлебом казацким[1], что в плавнях на Скарбной[2] в укромном месте припрятан, то не одного старосту вместе с потрохами купить смогу. Он задорно посмотрел на меня и вновь принялся шуровать ложкой в казанке. Я молчал, переосмысливая все, что услышал. - Чего замолчал, парень, - Иван шутливо толкнул меня локтем, - Кулеш еще не доварился, а дрова уже кончились. Сбегай, хворосту насобирай. Я молча поднялся и уже сделал пару шагов вниз, в сторону оврага, у которого паслись наши стреноженные лошади, как Перебейнос остановил меня: - Ладно, давай я схожу. Разомнусь немного, а то у меня все ноги затекли. Казак не спеша зашагал вниз по склону кургана, а я лег на бурку, задумчиво уставившись в небо. Навеянные рассказом Ивана мысли вернули меня на хутор. Перед мысленным взором возник образ Галины, и я почувствовал, как сладко защемило в груди. Вдруг грохот выстрела разорвал первозданную тишину, вырвав меня из состояния дремотной мечтательности. В одно мгновение я оказался на ногах. Взглянул вниз и почувствовал, как ужас осыпает меня с головы до ног ледяными иголками: Иван, ловко орудуя саблей, с трудом отбивался от троих наседавших на него ордынцев. Еще один ногаец лежал, раскинув голые руки, на краю оврага. На его груди алело пятно крови. Но самым ужасным был вид еще десятка татар, быстро карабкающихся по склону оврага. Они стремительно двигались, время от времени бросая в мою сторону злые взгляды из-под островерхих шапок, отороченных лисьим мехом. - Зажигай!.. Мать твою!.. Фигуру зажигай! - хрипло выдохнул Иван, с трудом успевая отбивать град сыпавшихся на него ударов. Очнувшись, я со всех ног бросился к сигнальной пирамиде. Подбежав, принялся лихорадочно шарить по карманам, ища кремень и кресало. Вспомнив, что у меня их нет, побежал назад, к костру, задыхаясь от ужаса. Картина, которую я увидел у подножья кургана, еще сильнее подхлестнула меня: Иван стоял уже на одном колене. Из его левого плеча торчала стрела. Правая рука с трудом подставляла непослушную саблю под кривые клинки татар. Несколько ордынцев лезли в мою сторону по склону кургана. Не чувствуя боли, я голыми руками выхватил из костра несколько горящих головешек и кинулся к "фигуре". Просмоленная пакля заполыхала факелом в одно мгновение. Выпрямившись, я выхватил из ножен саблю и, что есть сил, рубанул по узлу, которым была привязана веревка. Жарко полыхающая пакля мелькнула перед глазами и исчезла внутри пирамиды из смоляных бочек. В то же мгновение я почувствовал, как мою шею захлестнула волосяная петля и весь мир поплыл пред глазами... [1] Хлеб казацкий - так казаки называли добычу, захваченную в походах. [2] Скарбная - река, приток Днепра. В плавнях этой реки, густо поросших камышом, казаки прятали свою добычу. Название реки происходит от слова "скарб", что по украинки значит "клад".
|
|